Неточные совпадения
Левин сердито махнул рукой,
пошел к амбарам взглянуть овес и вернулся к конюшне. Овес еще не испортился. Но рабочие пересыпали его лопатами, тогда как можно было спустить его прямо
в нижний амбар, и, распорядившись этим и
оторвав отсюда двух рабочих для посева клевера, Левин успокоился от досады на приказчика. Да и день был так хорош, что нельзя было сердиться.
— Отчего же непременно
в лиловом? — улыбаясь спросила Анна. — Ну, дети,
идите,
идите. Слышите ли? Мис Гуль зовет чай пить, — сказала она,
отрывая от себя детей и отправляя их
в столовую.
— Да никакого толку не добьетесь, — сказал проводник, — у нас бестолковщина. У нас всем, изволите видеть, распоряжается комиссия построения,
отрывает всех от дела,
посылает куды угодно. Только и выгодно у нас, что
в комиссии построения. — Он, как видно, был недоволен на комиссию построенья. — У нас так заведено, что все водят за нос барина. Он думает, что всё-с как следует, а ведь это названье только одно.
— Да я и строений для этого не строю; у меня нет зданий с колоннами да фронтонами. Мастеров я не выписываю из-за границы. А уж крестьян от хлебопашества ни за что не
оторву. На фабриках у меня работают только
в голодный год, всё пришлые, из-за куска хлеба. Этаких фабрик наберется много. Рассмотри только попристальнее свое хозяйство, то увидишь — всякая тряпка
пойдет в дело, всякая дрянь даст доход, так что после отталкиваешь только да говоришь: не нужно.
— Вот Дудорову ногу отрезали «церкви и отечеству на
славу», как ребятенки
в школе поют. Вот снова начали мужикам головы, руки, ноги
отрывать, а — для чего? Для чьей пользы войну затеяли? Для тебя, для Дудорова?
— О, пусто бы вам совсем было, только что сядешь,
в самый аппетит, с человеком поговорить, непременно и тут
отрывают и ничего
в свое удовольствие сделать не дадут! — и поскорее меня барыниными юбками, которые на стене висели, закрыла и говорит: — Посиди, — а сама
пошла с девочкой, а я один за шкапами остался и вдруг слышу, князь девочку раз и два поцеловал и потетешкал на коленах и говорит...
Услышишь о свадьбе,
пойдешь посмотреть — и что же? видишь прекрасное, нежное существо, почти ребенка, которое ожидало только волшебного прикосновения любви, чтобы развернуться
в пышный цветок, и вдруг ее
отрывают от кукол, от няни, от детских игр, от танцев, и
слава богу, если только от этого; а часто не заглянут
в ее сердце, которое, может быть, не принадлежит уже ей.
Вообще был рассеян, как будто
в голове его
в это время
шла совсем другая и очень важная работа, от которой его досадным образом
оторвали по пустякам.
— Ты здесь, моя бедная Кусачка, — сказала вышедшая Леля. Она уже была одета по-дорожному —
в то коричневое платье, кусок от которого
оторвала Кусака, и черную кофточку. —
Пойдем со мной!
Она опустила голову, пальцы её быстро мяли мокрый платок, и тело нерешительно покачивалось из стороны
в сторону, точно она хотела
идти и не могла
оторвать ног, а он, не слушая её слов, пытаясь обнять, говорил
в чаду возбуждения...
Страх, стыд и жалость к ней охватили его жаром и холодом; опустив голову, он тихонько
пошёл к двери, но вдруг две тёплых руки
оторвали его от земли, он прижался щекою к горячему телу, и
в ухо ему полился умоляющий, виноватый шёпот...
Оставим их;
пойдем, товарищ мой,
Венгерского, обросшую травой,
Велим
отрыть бутылку вековую
Да
в уголку потянем-ка вдвоем
Душистый ток, струю, как жир, густую,
А между тем посудим кой о чем.
Табун проходил вечером горой, и тем, которые
шли с левого края, видно было что-то красное внизу, около чего возились хлопотливо собаки и перелетали воронья и коршуны. Одна собака, упершись лапами
в стерву, мотая головой,
отрывала с треском то, чтò зацепила. Бурая кобылка остановилась, вытянула голову и шею и долго втягивала
в себя воздух. Насилу могли отогнать ее.
Он, бывало, прежде всего зайдет
в конюшню посмотреть, ест ли кобылка сено (у Ивана Ивановича кобылка саврасая, с лысинкой на лбу; хорошая очень лошадка); потом покормит индеек и поросенков из своих рук и тогда уже
идет в покои, где или делает деревянную посуду (он очень искусно, не хуже токаря, умеет выделывать разные вещи из дерева), или читает книжку, печатанную у Любия Гария и Попова (названия ее Иван Иванович не помнит, потому что девка уже очень давно
оторвала верхнюю часть заглавного листка, забавляя дитя), или же отдыхает под навесом.
«Он» был уже, однако, одет. «Он» отворил нам дверь, держа
в руках книгу, и, не
отрывая от нее глаз,
пошел перед нами, как будто наше появление не составляло для него ничего непредвиденного и, пожалуй, даже не относилось к нему.
И вот раздался первый, негромкий, похожий на удар топора дровосека, ружейный выстрел. Турки наугад начали пускать
в нас пули. Они свистели высоко
в воздухе разными тонами, с шумом пролетали сквозь кусты,
отрывая ветви, но не попадали
в людей. Звук рубки леса становился все чаще и наконец слился
в однообразную трескотню. Отдельных взвизгов и свиста не стало слышно; свистел и выл весь воздух. Мы торопливо
шли вперед, все около меня были целы, и я сам был цел. Это очень удивляло меня.
— Стоял я тогда
в «Европейской», — говорил он, не
отрывая глаз от рук суфлера. — Повар, понимаешь, француз, шесть тысяч жалованья
в год. Там ведь на Урале, когда наедут золотопромышленники, такие кутежи
идут… миллионами пахнет!..
Тут из кухни принесли ужин. Дядя
пошел за нами во флигель и за компанию съел пять творожников и утиное крылышко. Он ел и глядел на нас. Все мы возбуждали
в нем восторг и умиление. Какую бы глупость ни сморозил мой незабвенный учитель и что бы ни сделала Татьяна Ивановна, всё находил он милым и восхитительным. Когда после ужина Татьяна Ивановна смиренно села
в уголок и принялась за вязанье, он не
отрывал глаз от ее пальчиков и болтал без умолку.
В селе Никольском,
в праздник, народ
пошел к обедне. На барском дворе остались скотница, староста и конюх. Скотница
пошла к колодцу за водой. Колодезь был на самом дворе. Она вытащила бадью, да не удержала. Бадья сорвалась, ударилась о стенку колодца и
оторвала веревку. Скотница вернулась
в избу и говорит старосте...
Адмирал не
отрывал глаз от бинокля, направленного на катер, и нервно вздергивал и быстро двигал плечами. Положение катера беспокоило его. Ветер крепчал; того и гляди, при малейшей оплошности при повороте катер может перевернуться. Такие же мысли пробежали
в голове капитана, и он приказал старшему офицеру посадить вельботных на вельбот и немедленно
идти к катеру, если что-нибудь случится.
— А далее?.. А далее?.. Я не знаю, что далее… И она лежала, кусая себе губы, и досадливо вглядывалась
в ту страшную духовную нищету свою, которая готовилаей после осуществления ее плана обладать громадным вещественным богатством, и
в эти минуты Глафира была человек, более чем все ее партнеры. Она видела и мысленно измеряла глубину своего падения и
слала горькие пени и проклятия тому, кто
оторвал ее от дающих опору преданий и опрокинул пред ней все идеалы простого добра и простого счастия…
— Ведь вот, господа, — он
оторвал ветку от молодой сосенки, стоявшей около него, — для вас и для меня лес — известно что такое. Я вот сбираюсь даже удивить матушку-Россию своими делами по сохранению лесов; а ничего-то я не знаю. Да и профессора иного, который книжки специальные писал, приведи сюда — он наговорит много, но все это будет одна книжка; а у Антона Пантелеича каждое слово
в глубь прозябания
идет.
Этот грациозный испанский туалет замечательно
шел Кармен, и Николай Герасимович, сидя
в углу вагона, не
отрывал от нее глаз, и почти не заметил, как поезд подкатил к Сан-Себастиано.
Все
шло хорошо, но
в конце вечера Иван Свистков напился пьян, начал падать, уронил платяной шкап,
оторвал от печки дверцы и ушел домой, надев по ошибке, вместо своей шубы, хозяйский лисий салоп.
Он делает усилие,
отрывает Селинову от ног своих, как
отрывают плющ, въевшийся годами
в могучий дуб, перебрасывает ее себе на плечо и, сказав Антону, чтобы он
шел в дом через отворенную калитку, уносит свою добычу.
Но благородство и гордость Марчеллы были подвергнуты слишком тяжелому испытанию: мать ее беспрестанно укоряла их тяжкою бедностью, — ее престарелые годы требовали удобств и покоя, — дитя
отрывало руки от занятий, — бедность всех их душила. О Марчелле
пошли недобрые слухи,
в которых имя доброй девушки связывалось с именем богатого иностранца. К сожалению, это не было пустою басней. Марчелла скрывалась от всех и никому не показывалась. Пик и Мак о ней говорили только один раз, и очень немного. Пик сказал...
Пьер
пошел на батарею, и адъютант поехал дальше. Больше они не видались, и уже гораздо после Пьер узнал, что этому адъютанту
в этот день
оторвало руку.